Дерзновения и покорности

Сегодня на занятиях вместе со студентами-политологами пытался разобраться с Кастельсом.
Вернее, с его новой книгой - Castells  M. Communication power. Oxford University Press Inc., New York, 2009.
(Мой краткий перевод-пересказ введения к этой книге можно глянуть здесь).
В полном соответствии с методологическим подходом Кастельса я пытался разобраться, что происходит на когнитивном уровне с молодыми мозгами при чтении книги Кастельса.
А происходит много интересного.
Как оказалось, события XX-го века ощущаются студентами как безвозвратно ушедшее далекое прошлое, вроде как и не с нами и не на этой планете произошедшее.
На меня рассказ Кастельса в начале введения произвел очень сильное впечатление. На моих юных коллег - почти никакого. Так, какой-то рассказик, как кто-то разбрасывал листовки. И никакой связи с современностью.
То же самое касается цитирования Кастельсом кадров из фильма The Front, 1976 года (шел в советском прокате в конце 70-х как «Подставное лицо»):
"Возможно, некоторые слова из фильма все еще звучат в вашей голове. Например, такие слова, которыми заканчивается Фронт (The Front, 1976) Мартина Ритта (Martin Ritt), особенно слова Вуди Аллена, сказанные маккартистам: «Послушайте… я не признаю права этого комитета задавать мне подобные вопросы… И, кроме того…, идите вы все к черту!». Затем образ Аллена, на которого надевают наручники и ведут в тюрьму. Власть и вызов этой власти. И поцелуй девушки. В наручниках - но свободный и любимый. Вихрь образов, идей, чувств".

Я, воодушевленный рассказом Кастельста, нашел этот фильм и посмотрел его, честно слово.
А молодежь даже не обратила внимания.
Вот этот эпизод, о котором пишет Кастельс.



И вот эта драма, да и эта романтика, которая, безусловно, тут присутствует, никак не зацепили молодых людей. Никакого соотнесения с собственной жизнью и с жизнью своей страны. Все очень далеко и не с нами.
Слишком молоды?
.

По Культуре застал финал телеспектакля "Солярис". 1968 год. Постановка Бориса Ниренбурга.
В ролях Владимир Этуш, Василий Лановой, Виктор Зозулин, Антонина Пилюс, Анатолий Кацынский.
Тарковский снял свой фильм только через четыре года.
Интересно сравнивать.

Вот, например, Василий Лановой в телеспектакле 1968-го года, советский актер и космонавт далекого будущего в Адидасе.



У Тарковского хотя бы Адидаса нет.
.

Как-то раз, давно, когда я был молод и, наверняка, глуп, я участвовал в археологической экспедиции, которая копала древнегреческий город Танаис. Он хоть и древнегреческий, но находится между Ростовом-на-Дону и Таганрогом.
Дело было в середине 80-х. И копал с нами, молодыми идиотами, немецкий профессор, Бурхард Бертке, из, по-моему, Берлинского университета. Работа была тяжелая, мы копали и выворачивали огромные камни из фундаментов бывшх домов 3-4 века нашей эры. А Бурхард был всегда рядом, смотрел, наблюдал, что-то записывал, делал замечания, следил за порядком. Говорил он на русском языке, но с большим акцентом, что всегда навевало нам, воспитанным на советских фильмах о войне, какие-то ассоциации с фашистами.
Да и сама ситауция была соответствующей. Представьте: под палящим солнцем, полуголые, в пыли, в грязи, мы урывали последние минутки перерыва и вдруг раздавался сухой и чужой голос: "Фсем фстафать! Работать!". И мы поднимались, брали лопаты и носилки и шли вгрызаться в историю.

Однажды, уже в самом конце рабочего дня, мы понесли последние на сегодня носилки с камнями в отвал, который уже стал похож на оборонительные сооружения, что-то вроде огромного бруствера, и от радости от окончания работы побежали на этот брустрвер. Прямо с носилками. На гребне отвала уже находились наши товарищи, которые, увидев нас, бегущих и радостно орущих "Ура!" тут же включились и стали изображать защитников бурствера. В нас полетели комья земли, и тут мы поняли - это немцы! Это немецкие окопы, и их надо атаковать! С криками "Ура" и "Бей немцев" мы ринулись в верх. Возможно, были еще какие-то крики про немцев, но я не помню, тогда это казалось не важным.
Все продолжалось минуты 3-5, нам было весело, мы поиграли и успокоились.

А потом, к вечеру мы увидели, что Бурхрад на нас обиделся. И очень сильно. Мы жили в одном лагере и обычно встречались за обедом и ужином. Но в этот день Бурхард был один и ни к кому не подходил. Мы ничего не понимали, но умные взрослые люди объяснили, что Бурхард очень остро воспринял наши крики о том, что надо бить немцев.
И тут мы вспомнили, что Бурхард - немец, самый настоящий. Но мы то кричали про других немцев! Это было очевидно для нас. Но все же, мы кричали про немцев, а Бурхард - немец....
Вот какая сложная жизнь, подумали мы.
Бурхард пообижался пару дней, а потом все вернулось опять в норму. И мы забыли эту историю.

Но почему-то, в последнее время я ее вспоминаю все чаще и чаще.
Уж не стоим ли мы перед кучей использованной земли и камней, воображая, что там наши враги, и наша главная задача  - взять этот бруствер... И мы бежим, кричим, машем руками, получаем комьями земли в грудь, руки, ноги, но все равно взбираемся на этот отвал.
И в этом беге, в этих криках, в этой игре, наконец, мы неизменно побеждаем в своем воображении воображаемое зло, то самое, которое мы сами и не видели, но про которое много читали и смотрели в телевизоре. Попутно задевая, развигая и расталкивая разных людей, которые значат для нас гораздо меньше, чем наша Победа.
.

Мы - пожиратели контента. Не более.
Хаватели.
Жрем, и получаем от этого физиологическое, эмоциональное  и даже интеллектуальное удовольствие.
Пожираем и практически ничего не делаем. Вернее так - что-то делаем, для себя, для близких - но контента почти не создаем. Следов почти не оставляем.
Уходим без звука, почти не прощаясь,.
Представьте себе - милионное стадо медленно проходит поле, пожирая траву и цветочки. Повсюду, куда хватает глаз - бредущие мы, нешумные и жующие.
Но уже через минуту - пустота, даже трава не примята, даже навоза не остается.
Коровы - и те более заметны, чем мы.

Мы - пожиратели контента. Наши смешные споры и дискуссии происходят вокруг этой пищи, из-за нее и только из-за нее. Да, обсуждать действительность надо, но обсуждение должно превращаться в создание контента, а не в его пожирание; в рождение новых идей, а не в отстрел людей, приверженный тем или иным идеям.

Как говорил один американский журналист - телевидение создано для того, чтобы по нему выступать, а не его смотреть!
Хватит жрать контент!
Ну, или так - пожрал сам, создай новый контент!
И тогда пожирание контента превращается в кушание, дающее силы и возможности что-то создавать, работать, делать.
Мы уйдем, а через двадцать-тридцать лет будут удивляться - а где были люди в эти сложные времена? Есть книги, есть газеты, есть фильмы - а где люди?
И какой-нибудь новый фоменко выдаст сенсационную догадку, что России "нулевых" вовсе не было, что это математическая ошибка, что на самом деле новый 21 век начался в 2011 году, свержением диктатора Мубарака, который и был на самом деле Путиным, потому что Древний Египет был вовсе не в Северной Африке а на среднерусской равнине. 
Если жрать контент без меры, то и не такое может привидется.
А сделать ничего не удастся.
.

До чего нынешний этос, утвердившийся во властных структурах, негативен по отношению к мнению населения! И вообще к населению, к гражданам.
Это стало еще более заметно в последнее время, почти неприлично.

Попадая во власть, прежний  простой человек вроде как выпускает из себя все, что накопилось в нем во время нахождения (конечно, незаслуженного!) внутри простонародья. Он там молчал, терпел, копил, страдал. И ждал своего часа.

И вот - вырвавшись на свободу, прорвавшись, как ему кажется, наверх, он с наслаждением впитывает уже сложившийся этос и пополняет его новыми эмоциями, подпитывает новыми идеями, основанными на нелюбви к людям, к бывшим собратьям, по головам которых и взбираются на вершины власти.

Отсюда и пренебрежение мнением людей (только в рамках закона, только в рамках закона - повторяют люди во власти).
Просто мнение, просто боль, высказанная, скажем, одним человеком, - не считается. В этой игре она не заслуживает внимания.
Этос не позволяет людям во власти прислушаться ко многим вполне разумным предложениям, увидеть вполне рациональные решения.
Этосу ведь надо соответствовать, этос не позволяет своевольничать, этос зовет в перед. Иначе вылетишь из властной корпорации, станешь чужим.

За последние 10 лет только один человек во власти пытался публично несколько раз выходить из данного этоса. Наверняка, в качестве игры. И этот человек - Владимир Путин. Но ему - можно. С него какой спрос.
Медведев себе этого не позволяет. А наоборот, поддерживает уже сложившийся этос своими россказнями о патерналистских настроениях в обществе и о том, что мы еще не совсем готовы к демократии. Бог с ним.

Этос зовет. Этос зовет все новых и новых адептов, плюющих на людей, и гордящихся этим своим достижением. Этос зовет к себе независимо от уровня властных позиций на ветвях власти. Этос зовет и обещает власть. И ему подчиняются. Его принимают, его лелеют и приумножают.
От него млеют даже те, кому он вовсе не нужен.
Вот в чем беда.
.

Написал для одного журнала статью. Статья небольшая, а мыслей появляется много.
Видимо, вообще это будет колонка, посвященная Утопиям в нашей жизни.
Но только не абстрактным Утопиям, а конкретным, влияющим на нас и меняющим нашу жизнь.
Вообще в последние годы Утопии как-то ушли в тень, про них говорят вроде как бы с усмешкой - ну, типа, это же Утопия, не фига про это думать. Над Утопиями принято громко смеяться, и тихо бояться.

Когда я первый раз услышал слово «Утопия», а было это много лет назад,  еще в школе, мне стало очень смешно. Я поделился своим весельем с рядом сидящим другом, и он тоже стал смеяться. Нам показалось очень забавным это слово, а самым забавным -  контраст значения этого слова с теми значениями, которые мы в нем улавливали. Действительно, с одной стороны «Утопия», как ее понимают ученые мужи — нечто прекрасное, мечта о лучшем мире. А с другой стороны мы, дети, которые услышали в этом слове что-то связанное с утоплением. Мы живо представили как барахтается в луже этот самый Томас Мор, в своем старомодном платье, в треуголке и с книжкой в руке. Такая вот «утопия». Нам было смешно. Мы покатывались со смеху. Мы смеялись над незадачливым философом, мечтавшим о лучшей жизни для всех, но попавшим в лужу.
Правда, учитель не понял нашей радости по поводу Томаса Мора и выгнал нас обоих из класса.
Так я пострадал за Утопию.

Сегодня же вообще не принято даже говорить о страданиях (особенно о чужих), и уж тем более страдать за какие-то идеи.
Но я почему-то чувствую, что появляется необходимость в Утопиях, только не в тех, которые втюхивают сверху, нет.
Появляется необходимость в Утопиях, за которые люди отвечают, к которым стремятся, которые рисуют наш общий путь к более совершенному обществу.

( Collapse )
.